- …Я ещё ей сказал: «Без разницы, крашеная она блондинка или натуральная. Блондинка – это состояние души. Если красится – значит, стремится стать блондинкой внешне, а внутри – уже состоялась».
Вы понимаете, ревновала меня Жанна невероятно, даже к жене. В общем, я успокаивал её, успокаивал… - ну, по поводу этой блондинки в бухгалтерии - успокоил, стала мне шептать в трубку…
Ну, знаете, чепуху всякую – «…Целую тебя в ушко, расстёгиваю пуговичечку на рубашке, просовываю руку, сосок тебе покручиваю…».
И дышит.
Я приторчал, конечно, рука уже сама от руля потянулась. К… Ну, Вы понимаете.
- Допустим.
- …А дорога из бетонных плит такая, со стыками, машину тряхнуло, мобильник из руки выскочил.
И упал в щель, между сиденьем и бардачком. Там бардачок такой, впритык к креслам, вечно в эту щель всё заваливается, руку, знаете, сотрёшь, пока вытащишь...
- Не знаю, на иномарках не ездил.
- Да, неважно, в общем. Я его достать потянулся поскорей, она-то всё шепчет про свою руку, которая всё ниже опускается, ну на секунду всего от дороги отвлёкся – бух, удар!
Вот никогда до этого не наезжал ни на кого, а тут сразу понял – человека сбил.
- По каким признакам?
- Да не знаю по каким. Удар глухой такой, в мягкое, стон короткий и всё.
Заглушил машину, вышел – лежит. Главное, на машине почти и нет ничего – бампер вдавлен немножко, в середине кругло, по бокам складки – ну, как мячик от пинг-понга.
И зеркало вывернуто. А на правой стойке вмятина.
Представляете?
- Представляю. Что ж не представить вмятину на правой стойке от удара об человеческую голову?
- Да-да. И этот… Он так лежал, что я сразу понял – труп.
- По каким внешним признакам определили?
- Да опять–таки, ни по каким. Лежал, что ли, как-то так… неестественно. Живому так руки и ноги невозможно вывернуть. Незачем.
Одет в ковбойку с длинными рукавами.
Клетчатую.
Красно-чёрную.
Цвет такой, будто вся в крови, но крови не было. Совсем. Ни на теле, ни на дороге.
И ботинок с ноги слетел.
В одной компании врач рассказывал, что ботинки со сбитых пешеходов слетают потому, что от удара и болевого шока суставы выгибаются под невозможным углом… в предсмертной судороге, короче.
- А пульс, дыхание проверяли?
- Да нет. Я только этот ботинок на дороге увидел – даже не ботинок, а сандалия такая разношенная донельзя, истёртая, у меня такие лет двадцать назад были. Чешские, фирмы «Цебо»…
- Про фирму «Цебо» - это существенная подробность?
- Да нет, конечно. При чём здесь «Цебо»? Какое Цебо?
Я просто разум полностью потерял, смотрю на эту сандалию, вокруг в соснах птички чирикают, грибами пахнет, хвоя сыплется. В том году бабье лето затянулось как-то.
Меня как паралич разбил. Вот словно ножом жизнь разрезали на две части, не в состоянии поверить, что это со мной всё.
Даже сейчас вспоминаю и не могу поверить.
Из-за бомжа этого, думаю, всё рухнуло. Оттащить его в кусты и ветками завалить – найдут. Глупо.
Там дорога-то тупиковая, к заливчику ведёт, а у заливчика – наш дачный посёлок Рождественно, домов на сорок.
Только свои и ездят.
А в октябре, в будни там вообще никого нет, только мы с Жанной два раза в неделю встречались. Сторож Генка нас видел, скажет.
И Генку этого ещё по дороге сюда встретил, на велосипеде ехал, поздоровались.
- То есть, думали о том, как спрятать труп и скрыться с места наезда? А сообщить в милицию даже мысли не было?
- Абсолютно. Даже врать не буду. Не было. А Вы бы пошли бы? Заявлять на самого себя?
Во-первых, затаскают.
В худшем случае – дадут лет пять-шесть, в лучшем – в десятку минимум станет, чтоб замять. И что – мертвый бомж оживёт от этого?
Во-вторых, я выпил уже.
Отягчающие обстоятельства. Жанка мне фляжку тогда подарила как раз, плоскую такую, я как с Волоколамки свернул, вискарик потягивал из неё. И с ней разговаривал всю дорогу почти.
«Жанчик? Я в Румянцево. Сворачиваю. А ты где?»
«О-о, я только Истру проезжаю. Надо ускориться. Хочу тебя, не могу…».
«Нет уж, Жанночка, не спеши пожалуйста, езжай спокойно…».
В-третьих, я жене говорил, что к родителям два раза в неделю езжу.
А что я на нашей даче в октябре делал? Всё и вылезет. И Жанку подведу, она ж тоже замужем.
Да, в общем, полностью расклеился я. Запихал этого бомжару в багажник - ещё теплый, сивухой от него несёт, мерзость такая, меня передёрнуло всего, и повёз на дальнее озеро.
- Так и называется озеро – Дальнее? Я те места знаю, там вроде бы нет такого.
- Нет, в смысле – в лесу далеко. За Карцево по бездорожью. Там вокруг заболочено всё, жилья нет, дорога условная какая-то.
Ну, я туда его и повёз.
- Концы в воду, так сказать?
- Ну да. Концы в воду. Кто будет бомжару искать? Кому он нужен? Что под кустом бы он умер от стеклоочистителя, что под машиной. А мне зачем эта беда? Оживит это его, что ли?
А на озеро чтоб доехать, надо опять на асфальт выезжать. Я сразу не сообразил… вернее, сообразил, а сил передумывать не было. Выезжаю на дорогу, проехал Карцево… Если те места знаете…
- Неважно.
- …стоит гаишная машина. Меня, может, и не остановили бы, а я растерялся, газанул, потом по тормозам, потом типа развернуться решил…
Наговнял, короче, по полной.
Ну, махнул он палкой, я остановился.
А что – убегать, что ли? Глупо.
Он подошёл, представился, документы ему отдал. Я раньше думал – такое только в американском кино бывает, когда полицейский документы проверяет, а с преступника пот ручьями льёт.
Так и есть.
Сначала спина намокла, потом подмышками как из ручья, потом, чувствую – на брови уже струйками пот бежит. Прямо вижу уже, как он рот открывает и требует: «Багажничек откройте, пожалуйста».
«Багажничек»! А в багажничке – трупик!
И – представляете? – телефон зазвонил.
Он же там, между сиденьем и бардачком так и лежал. Жанка меня звала, звала, отключилась и по новой звонит. Я бросился за телефоном за этим, как кошка на мышь, выцарапал его оттуда и ору как оглашенный: «Алло! Жанн!!!… Алло!!! Да я здесь, около Карцево!!! Да!!!…Скоро!!!»
Короче, гаишник документы вернул и отпустил.
Я даже не понял сначала, не сразу и тронулся.
Сердце бухало, как молотком изнутри стучали. Круги в глазах плывут, я ехал-то уж шестьдесят километров в час, еле-еле, воздух ртом хватал, задыхался.
- А инспектор не обратил внимания на повреждения автомобиля?
- Не знаю. Не обратил, наверное, если не спрашивал. Не знаю.
Короче, подъехал к озеру насколько можно близко, хорошо – полный привод. Стал багажник открывать, а оттуда – стон. Ну – в смысле тот, в ковбойке стонет.
Захлопнул обратно и пошёл прочь. Иду по грязи, и мысли идиотские такие – пройдусь, мол, вернусь, а в багажнике – никого.
Всё это мне приснилось, типа.
Полчаса, наверно, по грязи чавкал, возвращаюсь – стон уже и через багажник слышно. Потом, когда вспоминал это всё по сотому разу, понял – я ходил-бродил в надежде, что он умрёт за это время.
Открыл.
Он так и лежит, как я его положил - скорчившись, только глаз открыт, на меня смотрит. Багровый от крови, без выражения.
И стон идёт как-то сам собой, изнутри, на лице не дрогнет ничего, рот не открывается, губы не шевелятся.
Вот здесь я зачем-то решил пульс проверить. Пуговицу расстегнул у него на рукаве («пуговичечку» - Жанну ни к селу ни к городу вспомнил), запястье взял пальцами – оно тёплое и пульс бьётся.
И часы тикают. Руку повернул – часы золотые на браслете, мощные такие. «Патек Филипп».
- Как Вы определили, что золотые? Часы жёлтого металла – по внешнему виду что можно больше сказать?
- Я тоже так сначала подумал – херня китайская за пару долларов. Как они их в Шанхае на каждом углу пригоршнями предлагают: «Миста! Вели гуда! Вели чипа! Миста! Гуда вочис! Вели гуда!»…
- Не знаю. Я в Шанхае не был.
- …В общем, родной Патек. И по виду, и по весу. Меня как током ударило – откуда такие часы у бомжа? И я, главное, как-то сразу увидел кучу признаков, что не бомж это никакой.
На ногтях маникюр… - не как у женщин, с лаком - а просто ногти ухоженные, видно. У меня в голове как стёклышки калейдоскопа перевернулись на правильную картинку - одет-то он не по-бомжовски, а по-дачному.
Может, приехал вроде меня, расслабиться.
И пахнет не сивухой, а коньяком – лёгким запахом коньячным наносит. И одеколоном – не знаю каким, но дорогой одеколон с дешёвым не спутаешь.
И лицо.
Властное такое, две морщины продольные по всему лбу и складки жёсткие возле губ. Подбородок выступает.
И глаз этот… Без выражения, кровяное пятно во весь белок…
Смотрит, как запоминает. Если он сейчас такой, что потом будет…
В общем, задушил я его.
- Задушил?! Чем?
- Руками.
За горло взял и задушил. Так его ненавидел, что аж ногой придрыгивал. Это ж был мёртвый бомж, никому не нужный, почему ты, сука, Филипп Патеком стал?
Стиснул руки у него на горле и давил. Минут пять, может быть.
Или дольше.
Не помню. Он почти не дёргался, обмяк только. И вот тут сразу стало понятно, какой бывает труп.
Сразу.
Не то что возле машины. Глаз даже не страшный стал, пустой.
- Зачем Вы мне это рассказываете? Вы понимаете, что говорите?
- Понимаю.
Наверно…
Задушил и ощущение почему-то сразу такое, что всё стало правильно. На своих местах всё стало.
Привязал камень, палкой промерял, где поглубже и утопил.
- Я хочу сказать…
- Багажник вытер, вымыл и поехал. Что интересно – к родителям поехал. Жанке прогнал что-то, не помню что, и поехал к родителям. Неделю у них жил.
- Рассказал им?
- Нет, конечно. Они догадались, конечно, что не так чего-то, но…
Пять лет прошло, никому не рассказывал. Кому такое расскажешь.
За эти пять лет мои обе дочери в этом болоте утонули. Раз двести, наверно.
Жанну сбивал машиной сначала каждую ночь, потом реже. Или Жанну сбиваю или жена с кровавым глазом рядом спит.
И, главное, всё время снится, что я этого Филипп Патека живым утопил.
Недодушил.
Как сначала ошибся, возле машины, подумал, что труп, так и у озера тоже второй раз ошибся.
Милиция меня арестовывает каждый раз.
Каждый гаишник.
Останавливает машину для проверки, сверяет номера по ориентировке, осматривает багажник, находит пятна… нет, не крови, крови не было – микрочастицы ткани от ковбойки, от сандалий «Цебо»…
Экспертиза, следствие, суд. Умышленное убийство.
Часы эти «Патек Филипп» так и не смог носить.
И выкинуть не смог. Закопал на даче.
Звонок в дверь – я думаю, что милиция. Незнакомый абонент на мобильнике – то же самое. Внимательно кто-то посмотрит на улице – пот прошибает.
- Вы, конечно, этого не знали и знать не могли, но я – сотрудник Московской городской прокуратуры, я Ваши слова не могу оставить без…
- Да всё равно. Прокуратура – так прокуратура. Так и должно было быть, наверно.
Послушайте, как Вы думаете: если эти часы повезти к озеру и бросить ему обратно – отпустит?
Или нет?
- Не знаю. Да Вы сейчас не об этом думайте. Вам нужно на ноги встать. У Вас же переливание раз в три дня?
- Почти. При апластической анемии – каждый день, по часам. Если донорская кровь есть. Но чаще не бывает, потому и не каждый день. Да это неважно.
- А…никто из родных…?
- Никто. Жена пару месяцев сдавала, потом перестала. Дочери даже не навещают. Отец три года назад умер, матери врач запретил по здоровью. Всё.
- Про Жанну, конечно, и спрашивать не стоит?
- Не стоит.
- Н-да. Мне хоть и не каждый день кровь требуется, а с семьёй такая же хрень.
Вы… не обращайте внимания на мои слова о прокуратуре. Профессиональная привычка сработала, куда её денешь.
Забудьте. Самому неудобно.
Какая там прокуратура… При миелобластном лейкозе, знаете ли, по-другому воспринимается всё. Приоритеты меняются.
Забудьте.
Каждый сам себе судья.
Приоритеты здесь другие. О жизни и смерти иначе думаешь.
- Это да. О жизни я теперь со стороны думаю, о смерти - с облегчением. Для меня теперь приоритетом стал вопрос – встречусь я там с этим парнем в ковбойке или нет? И, если встречусь – за часы он с меня спросит?